Блокадный синдром

Когда началась блокада, мою бабушку, как самую младшую из пятерых детей и на тот момент несовершеннолетнюю, отправили в эвакуацию в Ярославскую область. Она вернулась домой уже после того, как Ленинград освободили. А вот ее старшая сестра Елизавета, или как мы ее называли Лиля, никуда не поехала: ей было 20 лет, она трудилась на метеостанции и не хотела покидать любимый город. Многим тогда казалось, что все это ненадолго, буквально на пару месяцев. Вряд ли кто-то всерьез предполагал, что страх и ужас затянется почти на два с половиной года.

Бабушка Лиля проработала на метеостанции всю блокаду. Почти каждый день она ходила на Васильевский остров пешком с Литейного проспекта, где наша семья жила в коммунальной квартире, и от истощения едва держалась на ногах. При росте 165 сантиметров Лилин вес был не больше 35 кг!

Самое страшное — это, конечно, был голод. Есть хотелось с утра до вечера. У Лили всегда была при себе ложка, которая хранилась в самом надежном месте — в голенище ее валенка. Жена их с бабушкой старшего брата Пети работала в столовой госпиталя там же на Васильевском, и Лиля к ней периодически забегала. Тоня наливала ей в бидончик баланду и просила: Лилечка, ты только не съедай все сразу, ешь суп маленькими порциями, иначе будет плохо! Лиля слушала добрую женщину и кивала, обещая донести его до дома и там спокойно поужинать. А сама добегала до ближайшего угла, чтобы спрятаться от сильного ветра, и доставала из валенка ложку. Она быстро-быстро все съедала, отчего ее страшно раздувало. Много лет спустя рассказывая мне, маленькой девочке, о Смертном времени, бабушка Лиля с улыбкой называла это состояние «глиста проглотила горошину».

Жизнь в осажденном городе, экстремальные тяготы и лишения не прошли для ленинградцев бесследно. у многих из них впоследствии диагностировали специфическое посттравматическое расстройство — блокадный синдром. О нем обычно не говорили вслух, его не принято было широко обсуждать. Но его исследовали, такими людьми занимались, их наблюдали. Бабушкина сестра даже ложилась в клинику неврозов на Васильевском на обследования. Лиля постоянно жила в ожидании Большого голода. Она покупала много и задешево еду, копила продукты, делала запасы (порой весьма хаотично, вплоть до затыкания хлебных горбушек по углам). Любое выкидывание продуктов она воспринимала очень болезненно, семья Лили стоически все это выдерживала. Она часто говорила мужу «да брось меня уже», на что он ей отвечал «что ты, где я еще такую найду!». И дарил ей ее любимые ромашки.

Мы все ее обожали. Признаться честно, я никогда не задумывалась о степенях родства, а просто знала, что у большинства моих одноклассников всего две бабушки, а у меня их целых три! Мы осиротели, когда ее не стало.

Проходят десятилетия, уходят от нас близкие, пережившие то время. И вместе с чувством утраты сегодня ощущаешь сожаление, что воспоминания о тех днях уходят в прошлое месте с людьми. Жалею, что когда-то подробно не расспросила, как все было на самом деле. В памяти остались лишь маленькие рассказы о тех страшных и одновременно героических днях — как выживали в голод и холод, как боролись с бесконечными обстрелами, как выстояли и победили. В нашей семье Смертное время вспоминали крайне редко и тем более не делились этим с детьми. Наверное, потому что слишком тяжелыми были эти воспоминания. А то, что блокаду пережили, и никто из близких не погиб, считали самой большой удачей в жизни и хотели только одного: чтобы это больше не повторилось.